«На окнах решетки, в палатах камеры. Я будто попала в тюрьму»: истории пациентов психбольниц

Алина: «В палате было одно развлечение — ходить и смотреть на то, что вытворяют шизофреники» 

После неудачной попытки суицида я оказалась в реанимации. А когда меня перевели в палату, ко мне подошла медсестра и дала бумажку с направлением в психиатрическую больницу. Сказала, что если не подпишу, меня все равно отправят туда, только уже через суд. Избежать госпитализации мне так и не удалось. 

Когда я попала в больницу, медсестра вела меня к палате по очень длинному коридору. И пока мы шли, я видела много пациентов: кто-то носился из стороны в сторону, кто-то невнятно бормотал. Это были самые обычные люди, только в их взглядах читалась боль. Помню, что от увиденного у меня потемнело в глазах.

В первый день всех новеньких клали в наблюдательное отделение. В нем не было дверей, а в проходе стояла скамейка и стол, за которым сидела медсестра. Она вела круглосуточное наблюдение, и без ее разрешения нельзя было даже выходить в туалет. 

Палату я делила с двенадцатью пациентами. Моим местом была только кровать. Никаких ящиков и шкафчиков. Ничего своего проносить было нельзя, только самое необходимое для гигиены. Запрещали брать зеркала, стеклянные предметы и даже лифчики — чтобы не вешались. Все, что взяла с собой, я положила под подушку. 

Через минуту после того, как я разместилась, в меня прилетел чей-то тапочек. «Хорошее начало дня», — подумала я тогда.

В нашем отделении было два этажа. На первом лежали тяжелые пациенты и те, у кого не было прогресса в лечении. На втором — пациенты, готовившиеся к выписке. Там же находилась палата для старушек, которые уже не могли ухаживать за собой или даже вставать с постели. В больнице были длинные просторные коридоры, на окнах решетки. Палаты рассчитаны примерно на 12 кроватей, между ними расстояние по метру. В наблюдательной кроме коек больше ничего не было. В остальных палатах каждому полагался маленький ящик. В туалетах было четыре унитаза, без кабинок и перегородок, и одно биде. 

В душ нас водили три дня в неделю. Мыться разрешали 15-20 минут, но к тебе постоянно заглядывали другие пациенты, ожидающие очередь. Столовые большие, в них стояли телевизоры. Была библиотека, с разрешения позволяли брать книги. На втором этаже находилась полочка с книжками для всех желающих. Там можно было найти много религиозной литературы. Вообще, условия содержания вполне сносные, но наблюдательная палата, в которой я оказалась сначала, была те еще адом. Распорядок дня там был примерно таким: 

• В 5:30 будили и заставляли всех идти подмываться. Это абсолютный бред. Зачем всем вместе и зачем так рано — не понятно; 
• В 6:00 был прием таблеток. Странно, что на голодный желудок, ведь это вредно. Дальше можно было поспать, но обычно все уже вставали и шумели; 
• В 7:00 — обход. Врачи общались с пациентами очень быстро, минуты две, а могли и вообще забыть про них; 
• В 9:00 — завтрак. После этого водили по врачам, если было надо. Проводили общие обследования, беседы с психиатрами. Меня так же водили на открытый диалог со специалистом, который проходил при студентах;
• В 14:00 — обед, после него можно было посмотреть телевизор в столовой. Дальше ты был предоставлен сам себе;
• В 18:00 — прием таблеток и ужин;
• В 20:00 — начиналась гиперактивность у шизофреников, и можно было посмотреть, что они вытворяют;
• В 22:00 — отбой.

По многим врачам на обходе было видно, что им наплевать на пациентов, но вели они себя сдержанно и не кричали. Медсестры тоже вполне адекватные, но могли очень жестко разговаривать. Самые грубые там — санитарки. Они позволяли себе многое: орали всегда и на всех, а о вежливости и уважении, кажется, даже не слышали. 

В наблюдательной палате было одно развлечение — ходить из стороны в сторону и смотреть на то, что вытворяют шизофреники. Но мне еще чудом разрешили брать с собой тетрадку и ручку. Я записывала все, что только можно, писала стихи, придумывала рассказы. В других палатах на первом этаже разрешали ходить по коридору, смотреть телевизор в столовой, играть под наблюдением в шашки. Некоторые подрабатывали за сигареты. Например, мыли полы, ходили за баками с едой, помогали санитарам. 

В больнице я познакомилась с несколькими девочками. Одной было 16. Диагноз она не знала. Это не тот человек, с которым бы я дружила в обычном месте. Она была похожа на одну из участниц проекта «Пацанки». Я подозревала у нее социопатию. Эта девочка спасала меня от скуки. 

В палатах и на первом, и на втором этажах меня любили и всегда хорошо относились. Я понимала, что самая здоровая тут и поэтому должна помогать другим. Девочки со мной охотно делились своими историями. Довелось поговорить и с жесткими шизофрениками, у одной из которых в голове был голос, приказывающий ей свернуть голову моей подруге.

На втором этаже лежала несовершеннолетняя девочка с отставанием в развитии. Мы с ней играли в школу, я учила ее писать и читать. Самым любимым развлечением у нас с ней была помощь медсестрам в платной палате. После отбоя там начинался трэш, и многие пациенты, как тараканы, пытались сбежать. Нам надо было вылавливать их. 

Помню, как одна бабушка собрала свое постельное белье, закинула его как мешок на плечо, сказала всем «ариведерчи» и попыталась выйти в коридор, бормоча при этом бред.

Была бабушка, которая в течение дня лежала и считала вслух. Она могла провести так несколько часов подряд. Другая пациентка постоянно расчесывала одной рукой волосы, и эта рука была в два раза больше и мускулистей другой. Мне нравилось разговаривать с пациентами, а я нравилась шизофреникам в наблюдательной. 

Самое страшное в психиатрических лечебницах — неизвестность и непредсказуемость больных. Я провела три дня в отделении с тяжелыми пациентами, и это было ужасно. Меня все время трясло, руки дрожали, даже не получалось выдавить зубную пасту на щетку. Я практически не спала от страха. 

Фото: unsplash.com

Как-то ночью раздался дикий ор. Девушка орала и дралась с другими пациентами, поэтому ее привязали к кровати, а койку выставили в коридор. Она кричала всю ночь. Утром, когда нас повели на завтрак, девушка все еще лежала там. Подходить было страшно. Грустно видеть, как шизофрения разрушает личность, как человек мучается от голосов. 

Было ли что-то приятное? Да. Это невероятный опыт, который я получила. Его невозможно вычеркнуть или забыть. К тому времени я уже увлекалась психологией. Мне было очень интересно изучать людей и вычислять их болезни. 

После лечебницы мое состояние никак не изменилось. Я даже не знаю свой диагноз, мне никто его так и не сказал. Мы хорошо разговаривали с лечащим врачом, но она отмалчивалась и уверяла, что поставит что-то легкое, что не помешает в дальнейшем. Я все так же часто думала о самоубийстве после выхода из больницы. 

Тогда я жила в поселке — понимала, сколько косых взглядов будет в мой адрес после выписки из больницы. Было стыдно и неприятно. Почти все отнеслись к моему диагнозу несерьезно, не знали условий моей жизни и поэтому не понимали, почему я решилась на самоубийство. 

Когда я приехала домой после больницы, из комнаты убрали канцелярский нож и точилки. Это выглядело для меня забавно — конечно, я бы не стала совершать еще одну попытку таким способом. С близкими мы так ничего и не обсудили. Никакой поддержки, абсолютное игнорирование. Как будто ничего и не было. 

Из всей этой истории я поняла, что психиатрическим лечебницам нужно больше времени уделять групповой психотерапии. Еще в больнице не хватает развлечений, хотя бы зарядку можно проводить. От того, что ты сидишь в четырех стенах, начинаешь сходить с ума еще больше. Конечно, можно сказать, что персоналу стоило бы быть повежливее, но это невозможно искоренить. Человек, который чувствует власть, всегда будет ей пользоваться.

Ангелина: «Некоторые медсестры любили шутить над шрамами»

Я начала впадать в депрессивные состояния в 2013 году. Думала, что это временно, и списывала все проблемы на переходный возраст. В 2018 поняла, что дело не в возрасте. Было совсем тяжко. Тогда я обратилась к психиатру, который порекомендовал мне сходить в психиатрическую больницу для уточнения диагноза. Там сказали, что мне придется месяц полежать в отделении для «здоровых». 

Воспоминания о первом дне отвратительные. Мне было очень непривычно. Новое место, вокруг много незнакомых людей. В отделении для «здоровых» были мальчики и девочки с серьезными диагнозами. Персонал относился к нам холодно, иногда даже насмешливо. Отлично помню, как в первый же день меня облапали другие пациенты. Это видела медсестра и никак мне не помогла. Я проревела всю ночь, не могла спать.

На третий день стали давать таблетки. Следили, чтобы глотала. Как выяснилось позже, их выписывали всем без разбора. И все это несмотря на то, что я была якобы «здорова».

На входе в лечебницу была красивая проходная комната, куда приезжали родители для свиданий. Но за дверьми отделения все было иначе. Никакого уюта. Светло-зеленые стены, повсюду крепкие двери. В коридоре была выемка в стене, где располагались столы для еды, дальше по коридору находились спальни, туалеты и классная. Спальня — огромная комната, в которой койки стояли чуть ли не впритык. Кровати постоянно скрипели, из-за них болела спина. В туалетах не было перегородок, три унитаза на расстоянии метра друг от друга. 

Фото: unsplash.com

Нас будили в 7:00, затем вели в туалет. Мы вставали у раковин, умывались, чистили зубы, потом отправлялись в классную комнату. Завтрак подавали к девяти часам, поэтому мы еще несколько часов сидели голодные в полной тишине. Затем начинались уроки. 

После первого занятия — завтрак и прием таблеток. А дальше вообще ничего. Мы весь день сидели в классной комнате. Я ненавидела ее. Оттуда нас почти не выпускали, приходилось постоянно сидеть за партами. Кто-то раскрашивал картины по номерам, которые им привозили родители, кто-то играл в настолки. В больнице их было немного, но мы не жаловалась, играли в то, что есть. Выходили только чтобы пообедать. Хорошо, что хоть еда там была неплохая. До сих пор скучаю по мясному суфле. На полдник даже позволяли есть то, что передали родители. В 9-10 вечера объявляли отбой. И так каждый день. 

Наше отделение — сборная солянка: был мальчик с легкой глухотой, девочка с шизофренией, пациенты с депрессией, РПП, анорексией. Но последние лежали отдельно, потому что не могли вставать с постели. Соседей у меня было много. Правда, общий язык с ними было трудно найти из-за их непростых диагнозов.

Самое страшное — отношение персонала. Порой хотелось ударить кого-нибудь из них, хотя я совсем не агрессивна. При выходе из классной комнаты нам проверяли руки. Некоторые медсестры очень любили пошутить над шрамами. 

Однажды одна из сотрудниц подошла к столу девочек с РПП и с издевкой спросила у них: «Девочки, а не подскажете как похудеть?» Это было отвратительно.

В день выписки мне было тяжело осознать, через что я прошла. А еще тяжелее становилось от того, что никакого положительного результата не было. Но я радовалась тому, что меня отпустили. Не хотела находиться там ни минуты больше. 

После выписки мне стало хуже. Но я не придала этому значения, думала, что сама себя накрутила. Потом получила на руки бумаги. Мне поставили депрессивный эпизод. Должна уточнить, что перед выпиской я начала врать о своем самочувствии, чтобы быстрее вернуться домой. Как оказалось, диагноз был поставлен при поступлении, о чем мне и моей семье соврали. Он звучал как «депрессивный эпизод легкой тяжести», а при выписке изменился на «депрессивный эпизод средней тяжести».

Я ощутила изменения только через два года после того, как попала к своему психиатру по месту жительства. Все это время я отказывалась от помощи, потому что боялась врачей этого профиля. Боялась так сильно, что порой даже закатывала истерики, когда близкие говорили, что мне просто необходимо посетить специалиста. 

Но в этом году все же пришлось записаться на прием. С психиатром мне повезло. Мы подобрали лечение, поменяли таблетки раз пять, но все же нашли нужные. И мне очень жаль, что я два года загоняла себя в эту яму, которую начали копать врачи из лечебницы.

Я все еще не считаю психбольницы плохим местом. Думаю, они могут действительно помочь, ведь подросткам там дают препараты и еду бесплатно, хотя эти таблетки стоят достаточно дорого. Но я бы точно хотела видеть там другой персонал, лечащих врачей и медсестер. Изменила бы подход к пациентам и к назначению лекарств. И думаю, что это, а не шутки над шрамами и проблемами, помогло бы людям, ищущим помощь.

Лера: «Медсестры были злые и агрессивные, будто я попала в ужастик про психбольницу» 

В 19 лет я начала задумываться о суициде. Даже пыталась покончить с собой, но вовремя остановилась. Об этом узнала подруга. Она вызвала скорую и сказала врачам, что я пыталась покончить с собой. Я уже собиралась ложиться спать, когда в квартиру приехали врачи, полиция и МЧС. Они отвезли меня к психиатру. Сказали, что только осмотрят и отпустят. Но домой меня никто так и не отпустил. 

Я прекрасно понимала, что со мной все в порядке, лечение не требуется. В голове был один вопрос — как я вообще попала к психиатру. 

Когда я спросила, могу ли отказаться от госпитализации, мне сказали, что сейчас я себе не принадлежу, даже не разрешили позвонить маме. На тот момент у меня забрали телефон, лифчик, штаны с завязками, которые не смогли вынуть из резинки. Затем голую повезли на каталке до отделения.

В первый же день я увидела, насколько жестоко сотрудники обращались с пациентами. 

Мои соседи по палате были связаны. Медсестры сказали, что тоже свяжут, если буду плакать.

Медсестры были злые и агрессивные, как будто я попала в ужастик про психбольницу. На моих глазах переворачивали бабушку, мыли ее прямо на кровати и приговаривали: «Как ты могла так обосраться, какая ты грязная и противная». Утром сменился персонал, и к нам в палату зашли добрые, хорошие медсестры, которые всех осматривали и меняли утки. 

Фото: unsplash.com

Однажды ко мне подошла медсестра и попросила сфотографировать татуировку на предплечье. У нее самой был небольшой смоки айс [техника макияжа — Прим. ред.], темно-фиолетовый костюм и черные волосы, было заметно, что она пыталась выглядеть неформально. Это выглядело странно, потому что в тот момент я лежала на кровати совсем голая. 

Условия содержания были отвратительные. На окнах решетки внутри и снаружи, между прутьями жалюзи, чтобы мы не видели, что происходит на улице и не имели представления о том, где находимся. В палатах были камеры. У нас отбирали телефоны, ключи, паспорта. Забирали все, чтобы мы ничего не фотографировали внутри и не рассказывали никому о своем состоянии. Ужасно понимать, что за тобой следят в любое время суток, что ты одет как попало и ни от кого не защищен.

Если ты не соглашался принимать таблетки, тебя привязывали к кровати и заставляли пить силой. Нельзя было отказаться от лечения или препаратов. Людям давали «Феназепам», чтобы они успокоились. Медсестры делали вид, будто тебя нет, когда ты обращался к ним за помощью. Они вообще не реагировали на пациентов. Для них мы были никем.

Кормили так, как и в любой государственной больнице. Если хочешь — ешь, нет — остаешься голодным. Ели в общем зале. Нельзя было сесть с тем, кто больше нравится. Делили стол с незнакомцами и питались тем, чем приходилось. 

Был условный распорядок дня, но его почти не соблюдали, потому что половина пациентов лежали обколотые «Феназепамом», а другие не могли спать по ночам. Все просто старались вести себя спокойно, чтобы не привязали к кровати. 

Свободное время проводили по-разному. В первую ночь я не могла уснуть и нашла книгу, чтобы отвлечься. В палате была только библия. 

Свободное время в больнице похоже на плохой отпуск. Ты будто заперт на необитаемом острове без возможности выйти в интернет.

В мою лечебницу чаще всего попадали нормальные, здоровые люди. Я делила палату с девочкой, у которой умер отец. Она успокаивала себя валерьянкой. Но однажды в темноте перепутала ее с банкой йода. Ее приписали к суицидникам и положили в наше отделение. Она никому не могла доказать, что не пыталась покончить с собой. Вместе с нами лежали алкоголики, которых привозили в лечебницу в пьяном угаре, наркоманы, словившие передозировку. Было много пациентов с разными диагнозами. Но все они скорее несчастные, чем больные.

Страшно осознавать, что людей, у которых за пределами лечебницы нет родных или друзей, никто оттуда не заберет. Одна девушка лежала в отделении несколько месяцев подряд и буквально сходила с ума. 

Из-за лечебницы мое состояние стало только хуже. Когда подруга вызвала скорую, я уже чувствовала себя нормально. Мне не нужна была ни больница, ни поддержка от знакомых. Приехав в лечебницу, сразу же почувствовала себя ужасным человеком, будто попала в тюрьму. Было ощущение, что я заключенный, а не пациент. Я не понимала, сколько времени проведу в этом месте. Еще долго не могла отойти, даже когда родители выкупили меня оттуда за взятку. Ухудшилось и физическое состояние. В лечебнице у меня начал гноиться глаз, случилось маточное кровотечение. Но никто не помог — медсестры игнорировали любые просьбы. 

Врачам в моей лечебнице было нереально доказать, что ты стал здоровым. Это можно сделать только окольными путями. Однажды пятнадцатилетняя девочка устроила истерику, потому что к ней не пускали маму. Девочку грозились привязать, но спустя время ей все же разрешили встретиться. Я как-то пересеклась в коридоре с женщиной, которая дала добро на то свидание. Отдала этой женщине записку с номером моей мамы, чтобы та позвонила и попросила маму забрать меня отсюда. Иного способа выбраться не было. 

Врачи держали людей в лечебнице, чтобы им выплачивали деньги за содержание пациентов. Поэтому никто и не проверял, в каком состоянии находится больной. 

Например, девушку, которая выпила йод, могли бы отправить в больницу к гастроэнтерологам. Это явно помогло бы ей больше, чем психбольница.

В день выписки я чувствовала вину из-за того, что родителям пришлось отдать деньги, чтобы меня выпустили из больницы. Был шок от того, как плохо у нас в стране обращаются с пациентами. 

В психиатрических лечебницах я бы изменила абсолютно все. Мне до сих пор не понятно, почему у людей забирают телефоны, если они все равно рано или поздно выйдут и расскажут о своем опыте. Например, как сделала я. Поменяла бы отношение персонала к больным. И ввела бы контроль общения медсестер с пациентами, потому что сотрудники не помогают людям, а только ухудшают их состояние. 

Редактор: Екатерина Самохвалова

Вопрос от подписчика: как убедить врача, что ты здоров?

Алина: Не думаю, что это возможно. Если ты попал в больницу, тебе обязательно поставят хотя бы «легкое» расстройство личности. Но если в будущем нужно будет получить оружие или права, то диагноз легко можно снять. Мой знакомый, который лежал в психбольнице, через два года проходил комиссию, чтобы пересмотреть или снять диагноз. Все получилось.

Врачей тяжело обмануть. Даже я, смотря на пациентов, понимала, что они больны, а врачам хватает и пары минут, чтобы это заметить. Говорят, что шизофреники даже пахнут по-особенному. Но есть парочка советов о том, что делать, чтобы поскорее выйти. Нужно всегда быть в стабильном нормальном настроении, нельзя реветь или слишком сильно радоваться, потому что медсестры это фиксируют, необходимо выполнять указания медперсонала, вежливо со всеми общаться и поменьше жаловаться врачу.

Хотите тоже задавать вопросы героям материалов «Амбиверта»? Станьте одним из наших подписчиков на сервисе «Бусти» (российский аналог Патреона). 

Мы благодарим наших подписчиков, благодаря которым мы смогли выпустить этот материал:

• Антон Селезнев
• Иван Китов

Стать нашим подписчиком можно по ссылке.

Проверьте, что вы узнали:

Time is Up!

Возможно, вас еще заинтересует: