«Психиатр предложил мне услуги гадалки»: как живут люди с пограничным расстройством личности

Женя, 20 лет, отчислилась из художественного вуза в Санкт-Петербурге, ведет паблик в ВК, где делает рисунки на заказ и создает эскизы для татуировок

Я была домашним ребенком. Мы всегда находились с родителями в прекрасных отношениях, я чувствовала сильную привязанность к маме, до шести лет спала вместе с ней в кровати и не могла оставаться без нее. Но я часто испытывала приступы гнева и иногда — дереализацию (нарушение восприятия, при котором все вокруг кажется ненастоящим — Прим. редакции). 

Лет с двенадцати мне помогали справляться с собой книги по психологии и взаимоотношениям с людьми. В подростковом возрасте мне стало очень плохо, у меня началась депрессия, и я выхожу из нее только сейчас. 

Впервые я попросила маму отвести меня к психологу, когда мне было одиннадцать. В то время я переходила из начальной школы в среднюю и в начале пятого класса мне дали задание сделать эссе: я писала в нем, что плачу каждый день. 

Первый раз я попала к специалисту только в семнадцать. Тогда в августе во время прогулки с подругами я убежала от них и стала биться головой об землю. После этого окончательно решила пойти к психотерапевту.

Мне сразу повезло: с первого раза нашлась хорошая специалистка, я до сих пор с ней иногда консультируюсь. Сначала я ходила к ней каждые две недели в течение полугода, сейчас записываюсь по необходимости — это все-таки стоит денег. 

Однажды я наткнулась на книгу «Я ненавижу тебя, только не бросай меня» о пограничном расстройстве и стала замечать, что мое состояние и симптомы заболевания похожи. Тогда я спросила мою психотерапевтку о ПРЛ сама. Она сказала, такие серьезные диагнозы еще рано ставить, потому что психика формируется до 21 года. Но после этого я ходила еще к нескольким специалистам и все они посчитали, что у меня именно пограничное расстройство.

Когда диагноз подтвердили, я почувствовала облегчение: если это болезнь, значит, я не одна, есть другие люди, которые чувствуют то же, что и я. 

С самого начала мне поставили депрессию и прописали антидепрессанты, но они делали только хуже. Потом я перешла на нормотимики, их обычно назначают при биполярном расстройстве для стабилизации настроения. 

После школы я переехала в Питер. Мне стало хуже, но из-за своей мечты рисовать я сделала это — в родном городе не было художественных вузов. Недавно услышала фразу: «Тяжелые решения приводят к легкой жизни, а легкие решения приводят к тяжелой жизни». Наверное, это стимул не подчиняться болезни. 

В Питере перестали помогать даже нормотимики. С декабря я не принимала никакие лекарства, а в марте стала использовать микродозинг мухоморов. Это капсулы с сушеными мухоморами в виде порошка, они легальны и доступны. От них мне стало лучше. 

После переезда я сразу нашла психотерапевта, с которым периодически занималась, и это помогло. Мы прорабатывали навыки самоуспокоения, контроля, межличностных отношений.

Селфхармом я начала заниматься лет в 11. Тогда я маниакально ушла в развитие в творчестве: могла рисовать по 12 часов не отрываясь. Составляла себе планы и, когда не придерживалась их, наказывала себя отжиманиями или могла ударить по лицу. В 17 лет, когда все стало хуже, как-то на уроке учительница меня разозлила, и я начала колпачком от ручки царапать себе руку. Шрамы сохранились до сих пор. Чаще всего бью себя по голове и не могу это контролировать. Когда я себе не нравлюсь, проскальзывает ощущение, что меня ненавидят. Это можно назвать паранойей. 

В прошлом году я поступила в художественный вуз в Питере, но проучилась один курс и сейчас отчисляюсь. Мне не нравится наша система образования: в ней всех стригут под одну гребенку, и проявить себя не получается, потому что тебя не рассматривают, как кого-то особенного. 

В подростковом возрасте я ни с кем особо не общалась и в школе держалась от всех в стороне; нашла компанию и начала проводить с ней время только после 17.

Одна девочка из этой компании заблокировала меня и сказала, что я должна убить себя, изолироваться от общества, что я худшее, что было в ее жизни. Но остальные относились ко мне хорошо, понимали меня и поддерживали. 

Родители сначала не верили, что у меня расстройство личности. Я родилась с кривошеей, поэтому они думали, что у меня в мозг поступает недостаточно кислорода и в этом кроется причина панических атак. Сейчас я не знаю, приняли ли они мой диагноз, но при этом они относятся ко мне с трепетом и стараются поддержать.

Я всегда думала: почему у меня пограничное расстройство личности, но я не агрессивная и спокойно себя веду в отношениях с людьми? Недавно прочитала, что есть «тихое» пограничное расстройство, когда человек переживает все эмоции внутри себя. От этого только тяжелее, потому что у чувств и агрессии нет выхода. Люди должны знать это. Я часто читаю в пабликах или в комментариях под видео мнения людей о ПРЛ. Многие пишут: «пограничники конченые, агрессивные, ужасные люди». Все должны понимать, что расстройство не означает личность. ПРЛ не обязательно подразумевает, что ты злой, истеричный или конфликтный. 

Эшли, 17 лет, бросил школу после 9 класса, сейчас не работает

Уже в раннем детстве у меня были проблемы с социализацией. Мне казалось, что я неправильный человек и никуда не вписываюсь. Я старался подстроиться под интересы других людей и мимикрировал, чтобы понравиться окружающим. 

Сверстники в школе не замечали меня. Я появлялся для них только в моменты, когда надо было списать. Из-за одиночества и непонимания я начал думать о суициде. Моя мать перевела меня в другую школу, но проблему это не решило.

Мне казалось, у меня депрессия, хотя настораживали частая смена настроения, острая реакция и другие подозрительные симптомы. Я стал просить родителей отвести меня к психотерапевту.

В позапрошлом году они показали меня знакомому психиатру. Ему было 80 лет, он предложил услуги гадалки и сказал, что мне просто надо завести семью.

Другой психолог сказал, что все мои проблемы из-за отсутствия друзей. Мне надоела эта безрезультатность, и я начал сам искать специалистов, просить отвести меня к конкретным людям. Только четыре месяца назад попал к хорошему психиатру, но перед этим уговаривал маму пойти к ней полгода.

Изначально мне поставили рекуррентную депрессию и прописали медикаменты — антидепрессанты и транквилизаторы. Я пил их неделю, вел дневник эмоций, а после приходил к врачу и мы обсуждали мое состояние. Я догадывался, что диагноз был поставлен ошибочно, у меня все-таки бывают периоды активности и на «классическую»  депрессию мое состояние не похоже.

Я читал о пограничном расстройстве личности и находил много общих симптомов, но мне изначально показалось это бредом. Какой из меня ПРЛ-щик? Ведь это импульсивные люди, которые постоянно тусуются и бухают.

Но я все-таки спросил у врача об этом диагнозе, а она ответила, что изначально его предполагала. Потом она направила меня к другому специалисту, чтобы он выписал лекарства и тот тоже подтвердил расстройство. Вместе с ПРЛ мне диагностировали еще биполярное расстройство, поэтому у меня комбо.

От понимания, что у меня есть диагноз, стало легче. Как будто мое состояние признали и я не просто придуриваюсь, а мне действительно плохо. Но с другой стороны, я начал отрицать расстройство. ПРЛ не лечится, и меня тяготило осознание, что это со мной навсегда. Мне казалось, что я «слишком нормальный человек для этого». 

Потом я начал больше узнавать о заболевании, прочитал о типах пограничного расстройства и выяснил, что есть «тихая» форма. Понял, что существуют разные критерии и болезнь не идет по одному прописанному сценарию. 

Сейчас я не занимаюсь психотерапией. Мой врач сказала мне, что это бесполезно, пока мое биполярное расстройство не будет в ремиссии. Я думаю, она права. Это замкнутый круг: когда у меня гипомания, я могу забить на таблетки, потому что мне и так хорошо, а во время депрессии могу отказаться от лечения, потому что и так плохо.

Все психиатры, с которыми я занимался, сейчас уехали из страны, а лучше мне не становится. Мы много раз меняли дозы препаратов, но это не особо помогает. Поэтому недавно мы с мамой решили обратиться в местный психоневрологический диспансер. Там мне дали тесты, собрали анамнез, но врач не поговорил со мной ни минуты и почти полчаса болтал с моей мамой. А потом заявил, что у меня нет ни пограничного, ни биполярного расстройства, это депрессия.

Селфхарм начался где-то в пятом классе, когда были проблемы с учебой, социализацией, родителями и так далее. Мне хотелось выместить душевную боль, и это помогало. Сначала я резал руки разными предметами, иногда ржавыми и нечищенными. Но начал бояться заражения крови и, к тому же, мне потом было больно от любого контакта с порезом. Тогда я перешел к ожогам: у меня до сих пор остались шрамы. Но, чтобы сделать ожог, надо иметь доступ к огню, это делало все сложнее и, таким образом, я стал заниматься селфхармом реже. 

Когда мне поставили диагноз, появилось желание повесить на себя табличку с ним и сказать всем: «Смотрите, вот видите? Отстаньте от меня, идите». В моем восприятии ПРЛ делает меня плохим человеком, несмотря на то, что я не считаю плохими других людей с моим диагнозом. Просто «они что-то делают, а я нет». 

Из-за болезни у меня снизились когнитивные способности. Мне стало сложно концентрироваться и контролировать эмоции. Я не мог уловить даже то, о чем говорит преподаватель. Особенно когда в день у тебя пять разных предметов. 

Первый раз я ушел из школы в момент первого ковидного карантина, тогда все засели дома, домашки стали задавать в разы больше, а мотивация и концентрация совсем пропали. У меня случился депрессивный эпизод, и я все время спал.

Родители не знали, что со мной происходит, они тогда уже развелись, и я остался жить с папой. Маму не очень волновало мое состояние, да и отца тоже. Когда пропустил целый семестр, я сообщил им, что не смогу закончить учебный год, и мы забрали документы. Они уговаривали меня что-то сделать, но не настаивали и смирились. Когда пропущено так много, как у меня, проще начать заново, чем исправлять все оценки.

Я пытался окончить девятый класс второй раз в этом году, меня хватило на четыре месяца.  Потом я просто лежал и не мог ничего делать, пропускал школу и успеваемость снизилась, начались загоны, что я никчемный и ничего не могу. В то время мы как раз попали к моему нынешнему нормальному психиатру и решили сосредоточиться на лечении. Сейчас сил и мотивации идти в школу тоже нет.

Мой отец не верит ни в какую болезнь, он считает меня слабым человеком. Мама сама занимается терапией с момента развода, но долго не отводила меня к нормальному специалисту. Она до сих пор критикует хороших врачей, хваля прошлых плохих. Мое биполярное расстройство мама отрицает, считая, что такого у меня точно нет.

Надо искать проверенную информацию про болезнь. Во ВКонтакте, на мое удивление, есть много хороших групп, где публикуются статьи, люди делятся опытом, а на Ютубе есть полезные интервью. Осознание, что ты не один — спасает. Также надо расспрашивать своих психотерапевтов о болезни: зачем нужны таблетки, какие еще симптомы могут быть, что еще они знают о расстройстве. 

Ваня, 28 лет, работает на производстве, ведет свой телеграм-канал о ПРЛ

В детстве мой папа пил, а мама постоянно кричала и наказывала практически за все. В 16 я уехал от родителей учиться в медицинский универ. 

Тогда я и почувствовал: что-то не так. У меня часто менялось настроение, стало сложно общаться с людьми, я пристрастился к алкоголю и наркотикам и начал думать о самоубийстве. Почти все время я проводил в стенах общаги и много пил. Так прошло пять лет моей жизни, но я все время верил, что закончу учиться, уеду в другой город и жизнь наладится.

Я получил фармацевтическое образование и переехал в Питер, познакомился с женой, но прекрасная жизнь еще не начиналась. Мы быстро съехались, и именно в отношениях с женой я понял, что со мной точно не все в порядке. Я злился на всех, мог ругаться, а через минуту лезть обниматься и вести себя, как ни в чем не бывало. Супруга сказала, что либо я должен работать над собой, либо мы расстаемся. Тогда я обратился к психологу, но он отправил меня к психиатру, сказав, что я не его пациент.

Психиатр долго не мог определить, что со мной. Мне ставили и биполярное расстройство, и острый психоз, я не помню сейчас всех диагнозов. Лечение было странным. Мне в течение года прописывали кучу разных таблеток, а раз в неделю я приезжал в Бехтеревку (это центр психиатрии в Петербурге). Там я рассказывал доктору о своем состоянии, она молча слушала, а в конце говорила пить таблетки дальше.

Все это время мне не становилось лучше, и я снова начал задавать доктору вопросы о том, что со мной происходит. Она начала снова выяснять, чем же я болен, тем временем дозы антидепрессантов становились неприемлемыми: иногда доходило до восьми таблеток в день. Тогда мы с женой решили, что надо искать другого специалиста — уже не психиатра, а психотерапевта. Я попал к молодому мужчине, мы с ним какое-то время занимались, и он сказал: скорее всего, у меня пограничное расстройство личности. Я погуглил, сравнил симптомы и пришел к выводу, что это действительно оно.

Когда я услышал от психотерапевта, что у меня ПРЛ, особой реакции не было. Я не верил, что мне может стать лучше. Я просто услышал очередной диагноз. Однако этот специалист выписал правильные лекарства, которые действительно помогали. С момента, когда я отчетливо понял, что со мной что-то не так, до момента постановки диагноза прошло три года. 

Вскоре я забросил терапию: мне казалось, раз я себя хорошо чувствую, ситуация под контролем. Из-за этого мне стало еще хуже, чем раньше. 

Сейчас я не посещаю специалиста, потому что не могу себе этого позволить. Продолжаю принимать таблетки, но те лекарства, которые прописал мне врач, очень дорогие. Благодаря моему фармацевтическому образованию я нашел более дешевый и качественный аналог тех медикаментов, которые мне нужны, вычислил необходимую для меня дозу лекарства и принимаю его. Я не призываю никого самостоятельно себе что-то назначать: я сделал так исключительно потому, что разбираюсь в этом. 

Сейчас я чувствую себя лучше, несмотря на то, что проблем в жизни осталось достаточно. Но терапия мне все также нужна, а бесплатной я доверять свою жизнь и здоровье не хочу. У меня был опыт общения с государственным психиатром: я рассказал ему все, что со мной происходит, а он дал мне быстро понять, что ему придется ставить меня на учет и переспросил о том, надо ли мне все это.

Селфхармом я уже давно не занимался. Я часто прибегал к этому, когда наблюдался у первого специалиста и тот накачивал меня таблетками. У меня случались приступы агрессии, хотелось выплеснуть эмоции через боль. В один день на работе у меня каждую минуту менялось настроение: мне было прекрасно и хорошо, но через минуту я чувствовал себя ужасно и не хотел жить. Тогда я взял канцелярский нож, пошел в уборную и очень сильно порезал себе руку. Это ощущалось как освобождение. Иногда, в похожие моменты, я мог ударить себя по голове. Но это не было способом наказать себя, скорее заместить боль и отвлечься от внутреннего состояния.

С ПРЛ ты чувствуешь свое состояние абсолютным, как будто так было всегда. Если у меня есть мысль о самоубийстве, то она кажется реальной и постоянной, также работает и наоборот.

Из-за того, что все так часто меняется внутри тебя, сложно понять, кто ты и зачем. Мне 28, и я до сих понятия не имею, кто я. Иногда чувствую, что я — это вообще не я.

После того, как я получил второй диплом, мне пришлось пойти в армию. Военная служба и для здорового человека — это тяжело. Для ПРЛ-щика это беспомощность, постоянное моральное насилие и мысли убить себя и тех, кто рядом.

Первые полгода я служил в Ленинградской области, где часть пошла мне навстречу, чтобы раз в две недели ко мне приезжала невеста. Это было, наверное, единственной причиной существования тогда, я жил мыслью о выходных, когда я встречусь с девушкой. Первые полгода я вот так продержался, дальше меня отправили на флот. Я попал на корабль, где ко мне относились, как к человеку. Там я увидел северные моря, даже побывал в морском походе и получил за это звание. 

Моим состоянием в армии особо никто не интересовался, но один случай мне запомнился. Уже на флоте у нас проводили психологическое тестирование, где я написал о суицидальных мыслях и в целом о моем состоянии. Меня вызвали к психологу, она стала задавать мне вопросы. В конце я ей ответил: «Знайте, если вы мне сейчас дадите пистолет, то скорее всего я вышибу себе мозги, думать не буду».

После армии я вернулся домой, началась моя история с работой. Я учился на фармацевта, но не думал, что труд в аптеке похожа на работу в Пятерочке. Надо было что-то продавать, впихивать людям товар, постоянно коммуницировать с клиентами. Для меня это было очень тяжело. За время в Петербурге я сменил восемь работ. Сейчас работаю не по профессии.

С супругой у нас хорошие отношения: моя жена оказалась очень терпеливой и мы вместе прошли через тяжелые периоды. Я думаю, мне очень повезло встретить такого человека. Она активно искала информацию о моем заболевании, читала, как взаимодействовать с людьми с пограничным расстройством и была больше заинтересована в моем лечении, чем я сам. 

С родителями я постепенно сокращал контакт и не говорил им о расстройстве. Однажды я заикнулся, что со мной что-то не так, на что получил ответ в духе: «Ты придумываешь, ничего такого нет, просто займись делом». Сейчас я планирую полностью прекратить с ними общение.

Иван Мартынихин, психотерапевт

В обществе не так много знают о ПРЛ, так как концепция этого расстройства сложилась относительно недавно и сама по себе сложна для понимания. При этом диагнозе нет одного симптома, который обязательно встречается во всех случаях. 

Часто информация о ПРЛ искажена мифами — хотя бы потому, что сперва в медицине описывали людей только с наиболее яркими и тяжелыми чертами ПРЛ.

Когда вспоминают пограничное расстройство, часто имеют в виду людей с тяжелыми эмоциональными и поведенческими нарушениями, включая повторяющиеся попытки самоубийства и конфликтные отношения с окружающими. В реальности у большей части людей с диагнозом ПРЛ все не так плохо. 

Главная особенность людей с ПРЛ — нестабильность. Эмоций, отношений с другими людьми, образа своего «Я», поведения. Из-за этой нестабильности люди мечутся по жизни, меняют увлечения, но разочаровываются в них при первых сложностях. 

ПРЛ имеет достаточно высокую наследуемость. Исследования показывают, что вклад наследственности в развитии ПРЛ составляет от 55 до 70%. Влияние среды тоже важно: например, жестокое обращение с ребенком, насилие, особенности привязанности могут отразиться на развитии расстройства. 

Проявления диагноза не обязательно всю жизнь неизменны. Часто эмоциональная и поведенческая нестабильность ярки у подростков, но по мере взросления эти черты смягчаются. С эффективной терапией степень тяжести диагноза тоже может меняться. 

Психотерапия — это основа лечения пограничного расстройства личности. В ходе психотерапии человек учится управлять эмоциями и это позволяет справляться с перепадами настроения и качественно функционировать в обществе. 

Редактор: Елизавета Шапатина, Таисия Орлова

Проверьте, что вы узнали:

Time is Up!

Хотите задавать вопросы героям материалов «Амбиверта»? Станьте одним из наших подписчиков на сервисе «Бусти» (российский аналог Патреона).

Мы благодарим наших подписчиков, благодаря которым мы смогли выпустить этот материал:

Антон Селезнев
Иван Китов

Стать нашим подписчиком можно по ссылке.

Возможно, вас также заинтересует: